Интернат
Ну вот, значит, я продолжаю копаться в своём детстве.
Сначала всё мне в этом интернате по приколу было. На выходные родители меня домой забирали, хотя, вообще-то, этого нельзя было делать — школа-то закрытая. Но мама с кем-то там договорилась, и меня отпускали.
Надо сказать, что девочкой я была тогда такой хорошей-хорошей, меня любили все — и воспитатели, и одноклассники. Наверное, потому что я сама всех любила и за всех переживала. Я даже домашнюю одежду перестала носить, чтобы другим детям не было обидно. Они ведь все носили исключительно казённую одежду — с интернатского склада. Другой у большинства просто не было. А мне мама покупала всегда всё только самое лучшее, что можно было достать в советское время. А возможности у моей мамы были в этом плане исключительные. Она служила прапорщиком в ракетных войсках. Да не просто так, а начальником секретной части. Поэтому отоваривалась во времена дефицита в офицерском магазине на территории дивизии. Это, знаете, не просто так, это, знаете, можно сказать, блат. Круто, одним словом. И я, маленький одиннадцатилетний домашний ребёнок, однажды маме заявила: «Не привози мне одежду. Я как все буду». Сказала и отрезала. Как ни уговаривала меня мама, как ни умоляла, носила я выцветшие и протёртые, местами побитые молью кофточки, безликие ситцевые платишки и халатики, бесформенные сандалии, и колготки на два размера больше. Я ведь серьёзно размышляла тогда: ну почему, у других нет ничего, а у меня есть, несправедливо это. Значит, должна я восстановить эту справедливость, значит, должна я поддержать баланс, значит, не буду щеголять в иностранных шмотках, а буду такая же, как все остальные, раз уж я сюда попала. Да, такой серьёзный и правильны ребёнок.
Тогда же во мне открыли и всевозможные другие таланты. Оказалось, что обладала я исключительным языковым чутьём. Обнаружила это, как и полагается, учительница по литературе. Задала она нам как-то написать сочинение, не помню, на какую тему, ну, по школьной программе что-то. Мы написали, сдали. А на следующий день меня все поздравляли, с кем бы я ни встретилась в школьных коридорах. Я ничего, конечно, не поняла. А потом, выяснилось, что сочинение моё произвело неизгладимое впечатление на Ларису Максимовну (мою учительницу по литературе), поэтому она прочитала его вслух в учительской. Потом каждый из преподавателей прочитал его в своём классе. В общем, слава разнеслась по всей школе. Что уж там было в этом сочинении выдающегося, я не помню. Только вот с меня с этих пор не слезали. Писала я сочинения на разные темы почти каждый день, и для других в том числе. Писала к классе во время самоподготовки, писала в общаге, писала по ночам, сидя на тазиках в умывальной комнате, в столовой во время обеда. Это называлось у нашей преподавательницы индивидуальным подходом — умеешь писать, нарабатывай навыки.
И это всё плюс ко многим другим занятиям. Не надо забывать, что это не просто общеобразовательная школа была, а школа для одарённых детей. Поступила-то я на хореографическое отделение. Каждый божий день возили нас на автобусе в местный Дом культуры — в балетный класс. Полтора часа хореографии и столько же народного танца. И здесь я тоже выкладывалась по полной. Ну не умею я «в полноги». К тому же определили меня в группу на год старше, потому что соответствующей моему возрасту хореографической группы не было, а мне уж очень хотелось танцевать. Поэтому надо было дотягивать. Хотелось, и получалось. Но только каких-то особенных природных данных в этом плане у меня не было. Приходилось хорошенько напрягаться, выжимать из себя все ресурсы — душевные и физические. За то потом я такой чувство городости за себя испытывала! Да и танцеать, мне и вправду очень нравилось. Это какое-то особенное такое чувство, когда ты просто сливаешься с музыкой, с самой собой и со всей вселенной.
А ещё — занятия музыкой. Это тоже обязательно. Вот только тут я немного схитрила. До того, как поступить в интернат, я три года уже занималась в музыкальной школе по классу фортепиано. Не знаю, сознательно или просто так получилось, но я соврала при поступлении, что на пианино никогда не играла. Поэтому учить меня начали с самого начала. Вот это халява! Дополнительно заниматься не надо, домашние задания разучивать не надо, гаммы пилить каждый день — тоже не надо. Всё это я уже умела. Просто приходила на урок, отыграла, что надо, и уходила. А преподавательница, только руками разводила — ну какая же способная девочка!
Ну и вот такая я вся из себя способная и трудолюбивая, можно даже сказать, талантливая, добрая и справедливая через пологодика примерно начала отчаянно скучать по дому. Жила от понедельника до пятницы, ждала выходных как наивысшего счастья, потому что знала, что увижу маму, папу, брата, свою собачку, и вообще, поеду домой.
В одну такую счастливую пятницу мама приехать за мной не смогла, прислала бабушку — папину маму. А у той, видимо, своих дел было по горло, и не очень-то ей хотелось с внучкой возиться. Но всё равно, она ко мне приехала. «Собирайся, — говорит, — да поскорее, мне некогда тебя ждать». «Бабуля, — говорю, — мне ещё у воспитательницы отпроситься надо, а её пока нет. Подождать надо». «Ну я же сказала, у меня нет времени ждать!» — топнула ногой баба Клава. А когда у меня на глазах навернулись слёзы, она просто развернулась и ушла. Правда. Совсем ушла. Я в окно смотрела ей вслед, глазам своим не верила. Я стучала в окно, а она не слышала. Я кричала, а она не обернулась. Я ждала, что она вернётся. А она ушла. Не понимал тогда мой детский мозг, что она может вот так уйти. Я ждала этого дня, я каждый день считала, я минуты считала, я мечтала… А она… Ну не могла я поверить, что так больно бывает, не могла я понять, что так больно может сделать родной человек. Не могла я поверить, что это правда. Я до вечера так и простояла у окна, думала, что бабуля вернётся. А когда молнией в мозгу сверкнуло: «ОНА НЕ ВЕРНЁТСЯ!», я стала плакать. Я ревела-ревела. Теперь я стала ждать маму. Раз не забрала бабушка, значит, мама обязательно за мной приедет. Только вот за окном стало уже темно, и мне опять стало больно-больно, потому что на этот раз молнией сверкнула мысль, что автобусы уже не ходят, и мама не приедет (жили мы в посёлке за 40 км. от города, где находился интернат). Ночь на дворе. А что было дальше я уже помню плохо. Знаю только, что пытались меня оторвать от окна воспитатели, чтобы спать положить — не получилось. Случилась у ребёнка форменная истерика. И уговаривали, и водой поили, и по щекам пару раз дали — не помогло. Прорыдала я до самого утра. Помню, видения начались: вижу мама в дверь входит, бегу к ней, а она исчезает. Опять становилось боль-больно где-то в районе живота, или чуть выше, как будто издевался кто надо мной. А потом, видимо, дали мне чего-то успокоительного всё-таки, я уснула.
Ну а на следующий день мама всё-таки приехала. Её лицо также, как и моё, было опухшее от слёз. Оказалось, бабушка, приехала на самом последнеем рейсе. Она заявила, что я отказалась с ней поехать. Они поругались. А мама всю ночь проплакала.
